Прошу расписаться, если мы не знакомы. Да впрочем, если и знакомы, то тоже расписывайтесь, чего уж там.
Он встал и, по-старчески кряхтя, стал натягивать черные армейские ботинки. Саня, похожий на доброго и хорошо откормленного дельфина, также, как и его салага-сменщик, был видавший виды атудаи.
Еще не веря происходящему, я оглядел опочивальню командира ночного караула. Опочивальня богатством не слепила: койка, стол, железный шкаф, Санины грязные носки, швабра. И в этой конуре мне, атудаи с плоскими гробами, обладателю ученой степени по компьютерным наукам и, что немаловажно, статистики, предстояло предстояло провести следующие восемь ночей, причем первую из них вместе с Саней.
Зашнуровав ботинки, Саня сгреб винтовку с кровати и вышел из помещения. Я покорно проследовал за ним.
В боевых войсках я не служил (мама не пустила), но и рядовым солдатом я тоже не был. Все армейские годы я назывался а-ту-да-и, с ударением на и. Кто такой атудаи, или во множественном числе – атудаим? Сейчас расскажу.
На протяжении жизни мое еврейское самосознание просыпалось и засыпало в зависимости от окружения. Самое смешное, что в последние годы, несмотря на достаточно плотное покрытие синагогами того района Лондона, где я живу, мое еврейское самосознание крепко спит.
Английские евреи по поведению, привычкам, манере общения, кажутся прежде всего англичанами. И приобщение к местной еврейской общине с нашей точки зрения стало бы некой ломкой поведения и попыткой подстроиться, хотя бы внешне. Нет у нас ни общих Винни Пухов из детства, ни Израиля, который они любят издалека, ни общего иврита, который местная публика знает на уровне молитв и приветствий. Да и общего мировоззрения, на самом деле, тоже нет.
Мы с Викой честно попробовали, но так и не смогли переосилить себя, оставив, похоже, надолго идею инфильтрации местных синагог.
Лимуд был русскоязычным
Каждый посетитель на входе наклеивал на себя флажки стран, языки которых он знает или пытается познать. После чего начиналась вольная программа. Ходишь по залу, смотришь на флажки и заводишь беседы на произвольные темы с теми, кто владеет тебя интересующим языком.
Народу было прилично. У большинства было по три флажка на груди, у некоторых по пять-шесть, у нескольких только по два: английский и еще один. Помимо английского, доминировали испанский и французский. Так что мне и Lee Corney, которая соблаговолила сопроводить меня в этот притон, было достаточно просто находить себе собеседников. Я искал испанцев и испанок, Lee Corney французов и француженок.
В итоге, вначале я общался с итальянцем, бегло говорящим по испански, а Lee Corney с девушкой из Перу, говорящей по-французски. Насколько бегло говорила перуанка, я так не понял, впрочем, как и весь их разговор, но звучало это красиво!
В зале царил полный Вавилон
– Интернет полнится подобными статьями, поэтому, чтобы от скуки не умерли читатели этого журнала, постараюсь придать рассказу персональный оттенок.
– Все ссылки на курсы, программы обучения и вебсайты рекламой не являются и денежное вознаграждение я за них не получаю, как бы мне этого не хотелось. Опыт является моим личным и наукой не обоснованным. Все обобщения в статье распространяются исключительно на меня и на тех, кто с этими обобщениями готов согласиться. Если вы не согласны и имеете в арсенале другие методики, я буду более, чем счастлив пополнить свой арсенал.
Итак, год назад я принял волевое решение выучить еще один язык. На тот момент я уже вполне прилично знал три с половиной языка, если приличной половиной считать полузабытую школьную программу украинского. Должен сказать, что этим количеством я вполне обходился в быту и в работе. Но, не смотря на это, хотелось добавить в обойму еще один язык, чтобы укрепить за собой звание заслуженного полиглота семьи Лагодинских.
Выбор мой пал на испанский. Почему?
Я автоматически спину выпрямил, прическу поправил, взгляд орлом держу. Так, без намерений, а токмо по привычке, выработанной в годы глубокого погружения в холостяцкую жизнь. Эта привычка, она как мышечная память – проявляется сама, без активного вмешательства головного мозга. Ничего поделать не могу.
Поезд стоял на перроне и ждал зеленого сигнала. Двери были открыты. Девушка потыкала пальчиками в экран, поднесла его к уху и заговорила со своей мамой. А я, как был, с прямой спиной, сидел и подслушивал.
В шесть вечера на станции метро Kings Cross вагоновожатый объявил, что поезд дальше не поедет. Немного севернее по ветке кто-то прыгнул на рельсы.
– На линии сильные задержки, – объявил усталый кондуктор. – Ищите альтернативные виды транспорта.
В Лондоне его обитатели постоянно норовят остановить движение. Как-будто, им мало, что транспорт и сам по себе еле ходит. Будь это протестом публичным – против зверств правительства, или личным, частным – против безрадостного жития-бытия, выкладывают жители свои тела на взлетные полосы, скоростные трассы и железнодорожные рельсы мегаполиса с завидной регулярностью. Как-будто, нельзя по-старинке сесть на площадь и объявить голодовку, как все нормальные люди, не мешая своими личными проблемами и политическими убеждениями движению транспорта.
Рассерженная, но не удивленная, толпа вышла из вагона и поплелась наружу.
– Почему мы выходим? – спросил маленький мальчик свою маму.
– Кто-то прыгнул под поезд, и он дальше не поедет, – ответила она.
– А почему кто-то прыгнул под поезд?
– Я не знаю, – бессильно развела руками мама, – может, случайно упал.
Мы проследовали на станцию St. Pancras в надежде поймать состав, проходящий по колее, свободной в тот вечер от суицидов.
У перрона, на удивление, стоял готовый к отбытию поезд.
Когда мы въехали в наш нынешний дом, с соседкой слева познакомились мы не сразу. Только через несколько недель однажды я заметил, как дрожащей походкой в дом входила старушка, божий одуванчик, в длинном коричневом пальто. Я прокричал издалека что-то дружелюбно-тёплое, от чистого сердца, но совокупность бритой башки, густой бороды и акцента Ивана Драго из Роки 4, вместо желания общаться, вызвала у бабушки легкий приступ паники, и она, утратив нетвердость шага, влетела в свой красный кирпичный дом, как торпеда.
В конце концов мы познакомились благодаря кроткому располагающему виду жены, но моя персона доверия у бабули так никогда и не вызвала. Она так и продолжала кидать в мою сторону подозрительные взгляды, по ночам подпирая дверь дополнительным веником. Я же, бородатая вражина, все приходил и приходил в гости, когда не найдя никого дома, курьеры оставляли наши посылки у нее.
Через некоторое время у бабушки случился инсульт. Она выкарабкалась, но общаться могла уже с трудом, да к тому же потеряла способность управляться по дому одна. Ее сестра, живущая напротив, наняла постоянную сиделку.
Сиделка Лола была дружелюбной дамой солидных размеров, в своем рабочем гардеробе предпочитающая короткие футболки до пупа. Под пупом неизменно начинались черные, зачастую дырявые, рейтузы, а между рейтузами и футболкой плавательным кругом располагались роскошные Лолины бока. Когда-то давно, или недавно – в прошлом столетии, предки Лолы перебрались в Британию с Карибских островов. Наше общение с леди милосердия сводилось к вечерним рандеву у мусорных баков. С мешком наперевес мы чинно расшаркивались и уважительно раскланивались, как те вельможи. Я справлялся о здоровье бабушки. Лола просто здоровалась. Отношения были приятственные, но не близкие.
Пока одним воскресным днем Лола, в очередной раз вынося мусор, не забыла взять с собой ключи. Порыв ветра громко захлопнул входную дверь, оставив беспомощную бабушку внутри, а непутевую сиделку в футболке до пупа снаружи, где уже пару недель свирепствовал ноябрь.
После пяти минут отчаянных криков с улицы, жена, несмотря на футбол, погнала меня во двор, чтобы узнать, что случилось.
С шарика улыбалась свинка Пеппа, наполненная гелием. Девочка посмотрела на свинку потом на меня. Гляди, чего у меня есть, говорили ее светящиеся глаза. Свинья, как в мультике. Позади папа и братья ждали, пока из магазина выйдет мама. Она не замедлила появится в дверях.
– Посмотрите, что я купила! – крикнула она.
Девочка радостно обернулась, и коварная веревочка ловко выскользнула из ее рук.